О каннской суете и невиданных аплодисментах

Мы долго не могли понять, сможем ли поехать на Каннский кинофестиваль, потому что Россия была в «красном списке» и нужно было сидеть на карантине. А потом Министерство культуры Франции прислало письмо, что нам не надо сидеть на карантине и мы можем прилететь на показ. Все, насколько я знаю, в этот момент работали. У меня, например, вообще не было времени на то, чтобы выбрать платье, продумать парадные наряды. На помощь пришла Таня Долматовская — художник по костюмам «Петровых в гриппе», которая как раз также была художником фильма «Подвиг», в котором я на тот момент снималась. В ночи, во время обеденных перерывов она привозила наряды в актерский вагончик, и мы мерили эти платья, туфли, украшения. Было жутко смешно представлять в том маленьком вагончике, что все это полетит вместе со мной на красную дорожку. Но так и случилось, мы добрались до Франции. Я была там один день, так же как и Юля Пересильд. Для нас этот день превратился по своей насыщенности в неделю.

Перед каннской дорожкой волновались все. Но потом мы узнали, что в прямом эфире нас смотрит Кирилл, поговорили с ним, передали ему приветы и пошли, пританцовывая, смотреть кино. Как принимали нашу группу — я такого не видела никогда, хотя много бывала на фестивалях. Мне казалось, я знаю, что такое фантастическая реакция зрителей. Но выяснилось, что я не все знаю. 10 минут стоячих оваций до показа фильма и после — такое я видела впервые.

Это были и овации поддержки. Важным было и то, что мы — Россия и Иран, чей режиссер в прошлые годы также не мог приехать на фестиваль, — стали в пару. Наш продюсер Илья Стюарт привез в Канны значки с лицом Серебренникова, которые прикрепили к одежде не только члены группы, но и генеральный директор фестиваля Тьерри Фремо, и президент фестиваля Пьер Лескюр. Посередине нашего ряда стояло пустое кресло, на котором было написано «Кирилл Серебренников». Это был его праздник в первую очередь — его и продюсера Ильи Стюарта. И грустно, что Кирилла там не было, как и на премьере «Лета» в 2018-м.

О «Петровых в гриппе» и живом трупе

Спустя полтора года съемок и монтажа сложно вспомнить, что ты думал, впервые прочитав книгу и сценарий. Но я точно помню, что то, как я увидела «Петровых в гриппе», и то, как Кирилл их увидел, — это два абсолютно разных восприятия вплоть до цветовой гаммы. Я, например, много смеялась, читая книгу, — просто до неприличия. А у Кирилла, мне кажется, видение «Петровых» наложилось на его жуткий опыт домашнего ареста и всего, что ему предшествовало, — книга стала поводом и основой для его личного высказывания на эту тему — о том, каково сегодня жить в России. Хорошо, что я не в первый раз снимаюсь в экранизации и понимаю, что, попав в руки режиссера, ты должен забыть все свои представления. Это разные вселенные.

Этот грипп у Сальникова — он как третьи акты у Чехова, знаете. Ночью в темноте вскрываются самые глубокие конфликты, долгое время запрятанные ощущения, переживания. Меняются глубинные настроения, что-то выбивает из привычной жизни. Вот это «что-то», грипп, который фоном длится в картине, меняет градус восприятия. Температура, насморк, кашель начинают казаться состоянием, в котором находится вся наша родина. Эти обнаженные бредовые фантазии, которые существуют в голове у героя, и неясно, где сны, где воспоминания, а где, наконец, реальность.

Например, тот момент, когда моя героиня перерезает горло собственному ребенку. Я никак не могла оправдать это. Но потом поняла, что это просто промелькнуло в ее голове, в ее фантазии. Когда мы говорим в раздражении: «Еще одно слово — и я тебя убью», как Петрова абсолютно бытовым тоном произносит эти слова в адрес собственного сына, ведь для нас это просто слова, но мы же подумали так и сказали. И если слово приравнять к ножу, то в этот момент, когда мы злимся, мы такие же маньяки и убийцы. Многие родители в состоянии отчаяния и слабости готовы собственному ребенку свернуть шею, когда он ведет себя, по их мнению, плохо. До этого не доходит, но фантазия — она же мелькает, уходит куда-то в стратосферу. Ты тоже человек, у тебя те же самые нервы. И так через жуткие фантазии, может быть, мы и сдерживаем себя в обычной жизни.

Это вообще очень метафорическое кино. В нем столько смыслов, уровней, каждый просмотр открывает новое. Я два раза смотрела фильм и на второй раз поняла, что Хаски, который играет бегущий в финальных кадрах труп, для меня превратился в абсолютный символ той действительности, в которой я живу. Я, мое поколение или вся страна в целом — нас все время хоронят, но мы все встаем и бежим дальше.

О смелости, честности, совести и собственных ролях

Сегодня любое честное высказывание уже требует смелости. Нам мало оставлено по-настоящему серьезных тем для разговора. Самой жизнью рождена эта тенденция снимать кино о болевых точках российской действительности. Жизнь ставит сложные вопросы, и кто, как не художники, должны пытаться на них ответить. Ну не ответить, так хотя бы озвучить и начать серьезный разговор. Творческие люди не могут быть равнодушными к тому, что происходит. А вокруг происходит такое количество несправедливости, которая почему-то все время перевешивает. И как будто странно просто взять и потратить время на какую-нибудь роль, которая просто ни о чем и ничего не даст ни тебе, ни зрителям.

Что касается моих кинопроектов, то у меня вообще перекос именно в эту проблемную сторону, за что меня даже ругают. Я и сама себя не сильно хвалю, но мне важно играть то, что попадает прямо в сердце. Бывают роли, которые по касательной пролетают: и вроде бы интересные, и можно там похулиганить, и как-то выйти в другое амплуа, но если в роли меня ничего не задевает, если нет темы, которая пронзает меня, я чаще всего отказываюсь.

О сериале «Горбачев»

Идея превратить спектакль «Горбачев», который мы играем в Театре Наций, в сериал принадлежит Жене Миронову. Я очень субъективна в своем отношении к времени перестройки. В отличие от меня, у Жени есть некое объективное восприятие, у него не было в этот период подросткового становления со всеми этими свободами, которое было у меня: он постарше и как-то по-другому понимал правила игры. И сериал, как Женя его видит, — это в первую очередь попытка зафиксировать какой-то объективный взгляд на эту фигуру, важнейшую в истории. Мы хотим успеть выпустить его, пока никто не снял что-то такое, за что было бы стыдно.

Роль Горбачева я вижу так: за шесть лет у власти русло, по которому текла страна под названием Советский Союз, было изменено на 180°. То, что мы как общество не смогли воспользоваться этой сменой, — другой вопрос. Но возможности, которые открылись тогда, были уникальны. Читая книги Михаила Горбачева, книги его соратников и врагов, просто невозможно представить, как одному человеку с небольшой компанией единомышленников удалось развернуть эту ржавую, неповоротливую, лишенную уже каких-то человеческих черт, равнодушную, инертную машину, в которой люди разучились брать ответственность на себя. Где в школе высказываешь какую-то собственную мысль — и получаешь по голове, вызываешься что-то сделать — и тоже получаешь. Всю эту махину он развернул в сторону свободы. На одном из съездов депутаты начали требовать от него консерваторских решений, и он сказал: «Вы что, опять кулака хотите? Не дождетесь». Ну, видимо, внутренний гуманизм Горбачева, его идеализм, наивность и вера в то, что человеку нужна свобода, оказались не такими жизнеспособными в нашей стране.

О «Подвиге»

Сначала мне казалось, что в этом проекте важен разговор о роли женщины в сегодняшнем обществе. Я, честно говоря, всегда жила в парадигме какого-то равенства внутреннего, но очевидно, что до равенства нам далеко. И хотя мне нравится, что русские мужчины предлагают оплатить счет в ресторане, подают руку, предлагают донести тяжелый чемодан, в отличие от Европы, где никто, за редким исключением, так себя уже не ведет, у всего есть оборотная сторона. У нас патриархальная страна, что доказывает до сих пор не принятый закон о домашнем насилии.

Но в процессе съемок вышли на первый план другие смыслы, более важные, чем самоощущение женщины в обществе. Что такое подвиг сам по себе? Он в чем — в смелости? Или он в милосердии? А если смелость и милосердие требуют диаметрально разных решений в этот момент? Как подвиг меняет жизнь других? И не легче ли один раз совершить громкий поступок, чем каждодневно, ежечасно беречь свою семью, своих близких, своих детей? Не проще ли подвиг на самом деле? Вот эти вопросы, с которыми я очень часто сталкиваюсь в своей жизни, обсуждая и запуская благотворительные проекты в том числе, — они кажутся мне сейчас самыми важными в этом сценарии.

Об ожиданиях от «Кинотавра»

Я поеду на фестиваль с мыслью, что наконец-то у меня появится возможность посмотреть фильмы. К сожалению, в моей повседневной жизни совсем нет на это времени, и я, конечно, очень жалею, что не успеваю за всем следить как зритель. Именно поэтому я пока не могу ничего сказать про молодое российское кино последних лет: к сожалению, я очень мало смотрю. Но из того, что я видела, безусловно, выделяются ученики Сокурова.

А еще, как у члена жюри, у меня есть надежда, что думающие, умные люди, которые не получат призов, не будут обращать на это внимания и мнение жюри никак не отразится на их настроении.