– Рамиль эфенди, хоть и немного с опозданием, поздравляю вас с почетным званием заслуженного артиста России. Какие у вас планы на творческую карьеру – мы сможем вас увидеть на сцене?

– На сцене я с 1986 года – уже 37 лет, играл во многих татарских классических постановках, в большинстве произведений Туфана ага Миннуллина. Создавал образ Тукая – мне тогда было 19 лет. Роль Тевье-молочника в спектакле «Скрипач на крыше» в русском театре стала для меня большим опытом (в 2014-2020 годах Рамиль Тухватуллин как приглашенный артист играл в Качаловском театре, – прим. Т-и).

Я мечтал создать образ Альмандара. Но пусть этот спектакль останется эксклюзивной, эталонной постановкой и Альмандар Шауката абый Биктимирова – вечным символом татарского народа. В спектакле есть созвучные нашему времени смыслы, но, пытаясь адаптировать к современности, можно переусердствовать и испортить его. Возможно, когда-нибудь сможет поставить Айдар Зяббаров. Но пока, мне кажется, обсуждать это немного преждевременно.

– Мы с вами делали интервью год назад, и оно получилось резонансным. Мы говорили в целом о будущем нашей культуры, а сейчас я предлагаю немного сузить тему и поговорить о татарском театре. На ваш взгляд, как и чем живут сегодня наши театры?

– Театр действительно одна из самых важных составляющих нашей национальной жизни. Судьба театра, как и в целом судьба нации, неразрывно связана со сложными историческими процессами – это и политические, общественные, экономические условия, которые влияют на развитие, многообразие национальностей.

Татарский театр я считаю самым важным достижением движения джадидизма. Театр как институция прошел испытание веком и оправдал себя. Наш театр, созданный Тинчуриным, Тукаем, Кариевым и другими флагманами национального искусства, ставил перед собой цель развивать татарскую литературу, создать национальную драматургию, поднять народ на новый эстетический уровень, воспитать вкус к высокому.

– И получается у театра воспитывать, прививать вкус?

– Формула бытия такова – если нет динамики, развития, ты оказываешься в стагнации. За стагнацией идет деградация. Великая миссия каждого театра – уберечь народ от деградации. А что касается воспитания – это напрямую зависит от качества произведения, которое появится в виде спектакля, и его смысловых акцентов.

– Некоторый застой, мне кажется, сейчас наблюдается именно в наших казанских театрах. А за пределами столицы театральная жизнь заметно более активна.

– Вы много посещаете разные театры, наверняка видите. Мы должны понимать, в чем заключается развитие в театре. Развитие в театре начинается с его драматургов. С мысли! Развитие зависит от того, насколько значима и весома эта мысль. Конечно, можно поставить спектакль, особо не нагруженный смыслами, зритель прекрасно примет, но если спектакль не помогает нации подняться на более высокую ступень, это будет просто красивое представление, не более.

Почему я театр называю институцией? В наше непростое время сохранение родного языка является первоочередной задачей, но при этом есть и другие смысловые цели. Сейчас развитие понимают по-разному. Беда нашего времени в том, что культурой, искусством, даже точными науками управляет «бизнесовый» подход. Результат нужен уже сегодня. Мы мыслим цифрами, прибыль нужна незамедлительно. Почему я упоминаю точные науки – потому что они тоже творят на уровне искусства, делая свои научные открытия. Например, квантовые компьютеры. Открытия нашего времени, возможно, смогут дать результат только через 10, 20 лет.

Сейчас принято мыслить не качественными, а количественными критериями: «пришло столько-то зрителей». Да, полные залы являются предметом особой гордости, но, по-моему, это должно быть чем-то естественным. Если залы полупустые, нужен ли такой театр вообще? В то же время ставить откровенно низкопробные спектакли, тем самым собирая залы, – это путь к деградации.

Появилась пугающая тенденция: есть ощущение, что во многих спектаклях, особенно фольклорного жанра, вымарывается аутентичность татарской самобытности, национальное ядро слабеет. То есть татарский язык со сцены звучит, но вот этого ядра, что и делает татарский спектакль татарским, не чувствуется. Не считываются этнические особенности, характерные только татарскому народу, получается какое-то космополитичное зрелище. Надо сказать, это сейчас свойственно и нашей эстраде – вроде бы поют по-татарски, но это как будто не татарская песня. Нет национальных инструментов, пентатоника мало используется, и это выхолащивает национальную составляющую, делает наше искусство блеклым и мало узнаваемым.

Один из путей выхода из идейного кризиса – сохранить нашу национальную идентичность, нашу сущность на основе аутентичного фольклора и нашего мифологического наследия. Я считаю, чтобы уберечься от присущего постмодернизму идейного дефицита, надо обратиться к нашим глубоким корням – устному народному творчеству.

Фото: © Рамиль Гали / «Татар-информ»

– Для театров здесь проблема сводится больше даже к драматургии. Эта проблема очень волнует театры.

– Да, драматургия – это вопрос и настоящего, и будущего театра. Татарскую драматургию можно даже назвать феноменом. Она появилась в последней четверти XIX века – прошло уже более 130 лет. «Бичара кыз» Габдрахмана Ильяси, «Рәдде бичара кыз» Фатиха Халиди – это первые драматургические произведения, их авторы стояли у истоков. Отцом татарской драматургии мы называем Галиаскара Камала, но мне кажется, это не совсем справедливо. Первая пьеса – это все-таки первая. Когда она писалась, о театре только мечтали.

К слову, Александра Николаевича Островского называют отцом русского театра, но не забывают, что у истоков русской драматургии стоял Александр Петрович Сумароков.

Какие темы затрагивали наши основатели? Общечеловеческие, планетарные. Нравственность, социальная несправедливость, трагедия личности – вечные темы. Значит, еще до театра у нас появилась драматургия. Буржуазная революция стала вдохновляющим нас временем: активизировались газеты и журналы, издательства, движение джадидизма… Татары будто проснулись, после застоя началось развитие. Если по этапам, до революции 1917 года театр пережил своеобразный период развития, созревания. 1917 год сделал нам сюрприз, который стал большой помехой для нас в истории – после революции начинается период, который можно описать как «сложный». В литературе (это касается и драматургии) появляются антагонистические группы: пролетарская литература, буржуазные националисты. Разрозненность, конечно же, к хорошему не приводит. Потому что некоторые наши писатели-гении и драматурги попали под определение «буржуазный националист» и были призывы вычеркнуть их имена из истории. Но, несмотря на разделение, это было время настоящего процветания. Литературные критики работали активно. Писатели вдохновлялись желанием создать новые, пронизанные духом джадидизма произведения.

В 30-х годах появились такие темы, как коллективизация, гражданская война, патриотизм. Для понимания политический ситуации литература того периода интересная, но ее художественная ценность кажется не очень высокой. 40-е годы, период войны – это «Миңлекамал» Мирсая Амира и другие подобные произведения. Ограничения идеологического характера стали большой помехой для творцов, тут не стоило ожидать появления каких-то предельно талантливых, гениальных вещей. Таким образом, под идеологическим давлением, дошли до 50-60-х годов. Период примечателен тем, что появилась «теория бесконфликтных произведений», то есть нет столкновения плохого и хорошего, «хорошее соревнуется с хорошим». Такого в реальной жизни быть не могло, это утопия. Подобные идеологические ограничения, конечно же, очень навредили нашей национальной литературе.

Примерно в 80-е годы татарская драматургия начинает обретать силу и крепкую основу. Это Туфан Миннуллин, Ильдар Юзеев. В произведениях проявляется наша самобытность, национальный характер.

90-е годы – это начало возвращения наследия Гаяза Исхаки. В драматургии появились новые имена: Зульфат Хаким, Мансур Гилязов. Они принесли новую эстетику на сцену. У Зульфата Хакима сатира отличная! И чего стоит только «Бичура» Мансура Гилязова! Спектакль «Казан егетләре» сам по себе был новым направлением.

В период демократии пришла свобода, но она тоже привела к ступору. Писать можно о чем угодно – но не знаешь, о чем. Почему все чаще спектакли стали делать на основе прозы? Это ведь идет от того, что драматургия недостаточно сильная.

Невозможно не затронуть еще одну проблему. Помимо политического, экономического, общественного, идеологического давления у нас несколько раз менялась графика. Говорят, неважно, какими буквами ты пишешь, главное – чтобы была мысль. Но не все так просто! В 1926 году мы не просто потеряли свою графику, это был шаг к утрате нашего духовного наследия. Здесь нельзя винить только центр, наши же люди внесли значительный вклад в это печальное событие. В то время наши личности, возможно, и не чувствовали, какой тяжкий вред это нанесет. Они все – выпускники медресе, свободно владели арабским, персидским, тюркскими языками. Они не думали, что за неполные 100 лет мы вступим вот в такое сложное время, время утраченных смыслов. Чтобы не терять смыслы, нам постоянно надо встречаться, общаться. Если устроить диалог разных групп, то к каким-то выводам мы обязательно придем.

Как житель современного мира, ты должен создать новую мысль. Но это не должно быть простым копированием у других народов. А чтобы эта мысль была создана, у тебя должна быть гордость за свою нацию. Национальная гордость ведет к патриотизму. Значит, какое бы произведение ты не писал, ты пишешь его с заботой о своем народе. Но невозможно строить эту гордость только на достижениях прошлого.

– Да, у нас это есть. Любим повторять, что татары – великая нация.

– О том, великий народ ты или нет, должны говорить извне. Да, наши предки были великие, управляли сильными государствами. Это все было… но сейчас ведь не так. Но мы и в современных условиях не должны поддаваться деградации. У нас должна быть динамика. Динамика – это «в движении – жизнь», или, как в татарской пословице, «хәрәкәттә бәрәкәт», то есть не просто жизнь, но эффективная, плодотворная, благополучная жизнь. Естественно, речь не только о физическом состоянии. Для человека искусства это и диалог, обсуждения, постоянное обучение, лекции и так далее.

По правде говоря, в широкой общественности, в том числе и среди интеллигенции, я не чувствую вибрации мысли. Установилась какая-то пугающая тишина. Свелось на нет общение, обмен мнениями.

– Но не будет ли это обсуждение пустым говорением, как в той реплике Рукии в пьесе Тинчурина «Без ветрил»?

– Есть такая вероятность. Но чтобы создавать смыслы, концепты – общение, обсуждения, диалог необходимы.

Но слово – это тоже опасная вещь. Словом можно оттолкнуть человека, это может привести к расстройству отношений вместо сближения.

Поэтому мы стараемся не говорить в лоб, а свое мнение завернуть в красивый фантик.

– Мы говорили сейчас о драматургии. Драматургов надо готовить, взращивать. Как вы это видите? Конечно, у нас пытаются устраивать лаборатории, но результата особо не видно.

– Их надо обучать! За счет Татарстана. И платить им стипендию, создавать условия для жизни! Но не так, что отправили в Москву или Питер и забыли. Надо назначить куратора, чтобы он следил за их судьбой, как они учатся, где их нужно поддержать. Если мы этого не сделаем, никто за нас не сделает. И договоры составить так, чтобы они сюда вернулись. Обучать их в течение пяти лет – это не какие-то бешеные деньги.

Нам нужны профессиональные драматурги. Не любительского уровня, а те, для кого драматургия – их хлеб, их ремесло. Туфан абый был профессиональным драматургом, и он жил, зарабатывая на этом. Он был человеком очень обеспеченным, прямо скажем. Однажды его спектакли шли одновременно в 14 театрах по России. Когда есть что-то качественное, язык уже не играет большой роли – ставят. Нам надо мыслить в категории качества. Количество, по диалектике, должно перейти в качество. Но в нашем случае, как ни жаль, я этого не вижу.

Мы обязательно должны заняться вопросом драматургов сегодня. Если обучить 10 человек и из них будут писать трое-четверо – уже хорошо. После вуза они станут драматургами или писателями – все равно для нас плюс. Это в любом случае будут те, кто направит свое творчество в национальную культуру.

Таким же образом надо обучать режиссеров. Потому что сейчас в театрах остаются только возрастные режиссеры. В театрах должна быть полифония. Марсель абый Салимжанов держал рядом с собой четырех режиссеров. Хазиахметов, Дамир Сиразиев, Фарит Бикчантаев, Празат Исанбет. Каким-то образом они умудрялись репетировать в условиях нехватки площадок…

Наряду с драматургами и режиссерами есть еще и вопрос театральных критиков. Если их нет, как говорить о театре?!

– Давайте продолжим тему драматургии в привязке к свежей премьере Камаловского театра. Хочется узнать ваше мнение о спектакле по пьесе Ркаила Зайдуллы. Я сама считаю, что в пьесе заложен очень глубокий смысл.

– С точки зрения драматургии, масштаб спектакля не соответствует масштабу пьесы. Этому произведению не дали должного масштаба. Исторический жанр, особенно произведение о периоде Золотой Орды, требует масштабной постановки.

Фото: kamalteatr.ru

– То есть эконом-вариант здесь не пойдет?

– Нет. Даже при скудных декорациях, смысловое наполнение и высота мысли должны быть на уровне. Я не понял, почему режиссер поставил это произведение. Чем оно привлекло Рамиля Гараева? Что он хотел сказать?

Я бы похвалил Ркаила Зайдуллу. Он мастер слова, в спектакле я насладился его искусством слова.

По словам самого Ркаила, хана в облике дервиша там не убивают. Из этого исходит философия – он не хочет возвращаться на трон. А здесь смысл упростили.

Мне кажется, сейчас и школа игры начала деградировать. На сцене появилась искусственность. Артисты не воспринимают серьезно события в спектакле – и режиссеры не обращают на это внимания.

– Спектакли Камаловского театра сравнивают с рождением льва…

– В этом случае спектакль далек от льва. Не знаю даже, сравнение с каким животным здесь подошло бы. На фоне авторитетности, влиятельности театра, его академического уровня, этот спектакль не стоило выводить на большую сцену. Он бросает тень на предыдущие спектакли театра. Воспринимается как студенческая работа.

– А в чем был основной посыл пьесы, на ваш взгляд?

– Философия пьесы глубокая и вечная, она несет сакральный смысл. В какой степени власть может изменить человека? Возможно ли остаться человеком, находясь на троне? Кто он, дервиш? Суфии, дервиши – это были очень образованные учителя, наставники. Они несли в народ религиозные знания, просвещали людей. А здесь что-то похожее на балаган, Петрушку.

– Рамиль эфенди, хочется с вами поговорить и о последних событиях в области татарского кино. Например, фильм «Микулай», вышедший летом в российский прокат. Вы ведь хорошо знаете эту пьесу Мансура Гилязова?

– Да. Возможно, я даже первый, кто прочитал эту пьесу.

– Спектакль по ней идет в двух театрах, какого-то особого шума не вызывал. Появилось кино – и кряшены выступили против, споры до сих пор не утихают.

– Я считаю, что это удачная пьеса Мансура…

– Говорят, она была написана под вас, с учетом того, что Микулая сыграете вы?

– Да. Для съемок фильма Мансура и Ильшата (Рахимбай, режиссер фильма «Микулай», – прим. Т-и) связал я. Втроем обсудили, и я там должен был сыграть, но вышло по-другому.

Что касается пьесы, она написана по всем канонам драматургии, профессионально. Находиться два часа на сцене, показать все внутренние переживания героя, его трагедию для артиста очень тяжело, и не каждому артисту это под силу. Артист действует исходя из своего внутреннего мира, имеющегося опыта. Когда человек этим не обладает, это видно. Сцена подобна лупе – подсвечивает все мелкие детали. Насколько я знаю, спектакль был принят очень тепло. Кряшенские татары в первую очередь обращают внимание на язык, смотрят, как представлены их обычаи, традиции. Многое зависит от вкуса режиссера, какой смысл он выделяет.

А вот кино – другой вопрос. Это жанр синтеза – техники и искусства. Если вложены деньги, тут есть и вопрос прибыли, которую кино принесет. Конечно, если получится. Это уже связано с кинотеатрами, рекламой, дистрибуцией. Как человек, снимавший кино, могу сказать – это очень сложно. По сравнению с выпуском спектакля кино намного труднее. Здесь на роль Микулая пригласили Виктора Сухорукова – это своего рода фишка фильма. Это популярный артист, его знают. Лично мне его роли напоминают психически нездорового человека. Здесь Рахимбаю следовало быть очень осторожным. Если ты вводишь в свой фильм какие-то концептуально значимые вещи… если житель села представлен так, что он «обслуживал» женщин всей деревни, – это, конечно, выглядит как оскорбление для народа.

Мне кажется, Мансуру Гилязову фильм «Микулай» и эти спектакли послужили на пользу – о нем узнало еще больше людей, имя получило пиар. Во всяком случае, какого-то недовольства с его стороны я не слышал. Другой татарский фильм – «Бери да помни»...

– Все-таки хочется узнать ваше отношение к претензиям кряшен к фильму «Микулай».

– Да, были возмущенные. Я сам значительную часть своего фильма «Зулейха» снимал в кряшенской деревне в Пестречинском районе. Мы вроде нашли общий язык. Потому что я показал их фольклор. Там тоже были некоторые щепетильные вопросы, некоторых они задели. Были намеки на отказ от ислама ради выгоды, чтобы не платить налоги. Но все это реальные факты из истории. Наверное, какие-то из них лучше не трогать, потому что были другие времена, но мы решили их оставить. Кто-то, кажется, оскорбился – были такие моменты.

Но со стороны кряшен не звучало требований не выпускать фильм. Потому что это произведение, отражающее нашу реальную историю. А в случае «Микулая» не так.

– Фильм вы приняли?

– Рахимбая поздравил с победой после преодоления всех сложных этапов. Хотя были и скандалы, он, кажется, воспринял их легко, вроде бы не сильно переживал. Я считаю, что выход этого фильма сам по себе очень большой прорыв. А то, что он вышел таким, это связано также и с личностью Сухорукова. Он ведь такой. Причем и в жизни он такой. Я смотрел его интервью – человек он довольно странный. Здесь его странность особенно ярко проявилась.

Никакому народу не нравится, когда его изображают недостойно. Вспомним фильм «Орда» – мы, татары, были недовольны тем, как нас изобразили. По фильму «Зулейха открывает глаза» мы протестовали против концептуальной и смысловой стороны. Кряшены тоже, видимо, характеризацию главного героя восприняли как оскорбление всего народа. Но надо было прийти к какому-то консенсусу. Это серьезный вопрос.

Вопросы национальные и религиозные – самая опасная тема, здесь надо быть осторожными, чувствовать очень тонко. Потому что оскорбить чувства очень легко, иной раз и оправдаться уже не получится. Рахимбай для кряшен в какой-то степени остался врагом, к сожалению. Душа народа очень ранимая, тут оправдания не помогут.

– А «Бери да помни» Байбулата Батуллы?

– Понравился. По всем параметрам. Байбулата знаю хорошо, мы и в кино с ним вместе снимались. Способный парень. Только за клип о Сабантуе я его немного упрекнул, сказал: «Это китч, и выглядит, будто ты издеваешься». Если смысловые границы не выставить правильно, будет выглядеть, как будто ты смеешься над своим народом. Видишь недостаток – покажи как исправить. Самый правильный способ – объяснять с улыбкой. Поэтому комедия в драматургии самый сложный жанр. До слез довести человека легко, а рассмешить трудно. Сатира еще сложнее. У нас по сатире есть единственный Зульфат Хаким. К сожалению, в последнее время мы и у него не видим такие творения.

У Байбулата есть перспектива роста. У него есть свобода мышления. Есть и основа. И татарское в нем сильно.

– Еще одна тема вызвала споры в театральном мире – это беспокойство дочери Туфана Миннуллина Альфии ханум по поводу внесения изменений в произведения отца. В Альметьевском театре вышел спектакль «Ат карагы» Туфана Миннуллина.

– За темой следил. Спектакль еще не смотрел, надеюсь, посмотрю. По тем позициям, которые были озвучены, могу сказать – в этом деле есть правовая и нравственная стороны.

Альфия апа требует не изменять тексты отца. В целом не разрешает Айдару Зяббарову ставить произведения Туфана Миннуллина. А ведь без Туфана абый никак. Если Айдару ставится такое ограничение, это очень опасно, и для нас тревожный сигнал. Права автора охраняются 70 лет [после его смерти]. Нам этот вопрос надо решить. Айдар – очень ценный для нас режиссер. Мы на него возлагаем большие надежды. Хотелось бы, чтобы это решали не публично, а собравшись вместе, между собой. Только положительный результат обнародовать. Это – некрасивое и опасное явление.

Альфию апа тоже нужно понять. Если Туфан абый, изучив все архивные материалы, в годы цензуры, исходя из возможностей, написал это, значит, это произведение больше отражает свое время. Я считаю, что текст Туфана абый не надо трогать…

– А возможно это сегодня? Если театры, следуя запрету, не будут ставить произведения в более современной интерпретации, не останемся ли мы вообще без наследия Туфана Миннуллина?

– В этом вопросе я придерживаюсь консервативного взгляда.

– Вы сторонник обсуждения возникающих в области искусства вопросов. Но зачастую эти обсуждения проходят уже после принятых решений, и смысла в них немного. Как пример можно привести «стратегическую сессию» – обсуждение внутреннего наполнения нового здания Камаловского театра. Есть ли смысл в таких разговорах, когда здание уже строится? Вы принимали в нем участие?

– Меня не позвали. Чтобы понимать тему, вернемся к истокам. Почему было решено строить это здание? Как я слышал, все началось с того, что руководство театра заявило о необходимости ремонта старого здания. Театру нужна более просторная парковка, дополнительные сцены. После проведенной экспертизы пришли к выводу, что сделать все это в старом здании не получится, лучше построить новое. Хорошо, проект они выбрали сами – будет красивое здание, иншалла! Площадь будет большая, появится три сцены: большая на 800 мест, круглый зал, как цирковая арена, и малый зал. Но с концептуальной точки зрения то, как заполнить эти залы, не было продумано. Говорят, штат тоже увеличится. Труппу тоже расширят, якобы потребуется около 40 артистов дополнительно. Чтобы содержать это здание, театр должен работать беспрерывно. Зданию нельзя пустовать.

С одной стороны, это нам огромный подарок от республики. С другой – когда здание уже строится, собрать 70 человек из разных регионов России и обсуждать, что должно быть в буфете театра, что там, а что здесь, – это меня удивило. Значит, с концептуальной точки зрения не было подготовленности. Было просто желание. А на одном лишь желании не построишь. Для меня осталась неясной одна мысль: там было сказано, что «мы все должны измениться». И зритель, и артисты… Только дату не сказали – когда и во сколько начнем меняться? Мне кажется, все это какое-то ребячество.

– У общественности появились опасения, что зданию назначат владельца и театр будет лишь арендатором. Можете их развеять?

– Я считаю эти опасения вполне уместными. Потому что там действительно предусмотрены большие площади, как я слышал, только сотрудников будет около 500 человек. Раз такое большое здание, его содержание тоже в какой-то степени должно быть оправдано, оно должно зарабатывать. Здание постараются максимально использовать – это очевидно. Какими средствами – будет видно, но будут стараться не держать его пустым.

Больше всего меня беспокоит, сможет ли театр остаться театром по своей сути. Если там начнут проводить не близкие по духу мероприятия, кажется, что какая-то таинственность, сакральность театра будет нарушена. Увидим это уже в будущем. Хочется жить со светлой надеждой.

– На той же «стратегической сессии» прозвучало такое заявление: «Идти с поклоном к зрителю – не наше дело. Обслуживать зрителя, по-моему, самое последнее дело». Как вы поняли эти слова? Я привожу цитату из других СМИ, возможно, она вырвана из контекста и была частью какой-то более глубокой мысли.

– Если понимать эти слова прямо, то это, конечно, оскорбление в адрес зрителя. А если была заложена какая-то другая мысль – пусть ее объяснят!

После каждого спектакля артисты выходят на поклон зрителю. Таким образом они выражают свою благодарность зрителю, народу.

Именно зритель, как житель этой страны, платит налоги и обеспечивает бюджет, из которого, в свою очередь, строят театры и выпускают спектакли. Человек покупает билет, приходит на спектакль. Значит, зрителю мы можем быть только благодарны. Потому что если у театра нет зрителя, то такой театр вообще не нужен.

– Если только не учитывать, что театр воспитывает зрителя…

– Слово вылетает, и каждый понимает его в меру своей испорченности. Я воспринял это как необдуманную грубую фразу. Может быть, там была какая-то метафора. Но в прямом смысле – очень бестолковое выражение. В целом смысл этого собрания по-прежнему кажется сомнительным. Здесь в первую очередь должна была быть татарская интеллигенция – писатели, артисты.

– Спектакль «Мухаджиры» Камаловского театра стал номинантом «Золотой маски». Вы рады? Как вы относитесь к этой премии – мечте всех театров?

– Попадание в список, конечно, радостно. Потому что это самая престижная в России театральная премия. Она дает известность, вдохновляет. Но премия не должна быть панацеей: получил, и больше желать нечего. Мне кажется, самая высокая оценка – это оценка народа. Может быть, я консерватор. Мы служим народу. Служить критикам – очень субъективная вещь.

– Вы говорите – люди, зритель, но и среди зрителей приходится видеть очень странные рассуждения.

– Есть же еще профессиональный зритель. Есть и такие, кто белое воспринимает как белое, а черное – как черное. Если зритель не понимает, ему надо объяснить, что некоторые явления – это веяние времени. Народ – это самый главный барометр. Повторюсь – ты можешь взять тысячу разных премий, но какое качество у твоего репертуара, твоих спектаклей… У меня нет возможности смотреть все спектакли. Спектакли Камаловского и Тинчуринского театров стараюсь смотреть. Это может быть субъективным мнением – не чувствуется духовного подъема у зрителя.

– Рамиль эфенди, как считаете, искусство, в том числе театр, может уберечь человека от морального упадка? В частности, например, нашу молодежь от явления группировок, преступности? В нынешних условиях, когда негатив 90-х годов постоянно демонстрируется в фильмах…

– Как человек, который жил в то время, и поскольку мне пришлось своими глазами видеть эти события, я против показа таких вещей. Те годы никак нельзя романтизировать. Сейчас уже перебор. Излишне много говорить об этом – плохая тенденция. Человек подготовленный примет это как художественное произведение, а молодежь может принять по-другому. Надо говорить о светлом. Зачем восстанавливать эти темные времена, делать ребрендинг кровавым страницам? Да, были эти события, они стоили жизни множеству людей…

– Почему наиболее ярко это проявилось именно в Казани? Не в каких-то других городах России, а в Татарстане? Почему «казанский феномен»?

– Это было в любом российском городе. Это как «государство в государстве». Когда экономика слабая, набирает силу криминал. Могу привести один пример такого барометра экономического состояния. В сквере Тинчурина есть фонтан. Около него собирались нумизматы, барахольщики, продавцы книг. Сейчас там на каждом углу продают всякую всячину, значит, нуждающихся стало больше. Нищета порождает агрессию, ненависть к людям более состоятельным, появляется желание им навредить. Когда нет экономики – нет ничего, ни культуры, ни даже политики.

Криминальную жизнь в Казани тоже можно разделить на два периода. В 80-х годах она основывалась на какой-то дружбе, в 90-х годах началось поклонение деньгам и пошли убийства. Раньше же был какой-то кодекс – например, «до первой крови», «не бей лежачего». В 90-х годах уже пошло применение оружия, пошли убийства, стали появляться мафиозные группы. Надо ли в наше неспокойное время вытаскивать это все, показывать в виде продукта?

– Почему это было именно у татар? Прорвалась кровь предков, державших государства?

– Да, это действительно было «государство». Со своими законами. Большинство лидеров тоже были татарами, и, насколько я слышал, многие из них были благородных кровей – потомками купцов. То есть в них сохранилась пассионарность. Они умели управлять, умели убеждать, были внешне красивые, харизматичные. Вместо чего-то хорошего они ушли в криминал - это стремление раскрыть себя, реализовать. Им подчинялись, потому что сильная личность притягивает. Это очень серьезный вопрос. У Бисмарка есть выражение: «Тот, кто экономит на школах, будет строить тюрьмы».

Мы уже упустили одно поколение. Пытаемся во всех грехах винить Запад. Много ума для этого не надо. Ты сам создай принципиально новую модель, предложи более хорошие условия! Когда нет социальной справедливости, не работают социальные лифты, есть разделение на касты – тогда и появляются такие вещи, как группировки. Все время повторяем одни и те же ошибки. Не умеем извлекать уроков из истории… «История – не учительница, а надзирательница: она ничему не учит, но только наказывает за незнание уроков», – говорил великий русский историк Василий Ключевский.

Рузиля Мухаметова, Intertat. ru, перевод с татарского