Режиссёр Салават Юзеев о «Дне эчпомака», татарском менталитете, помогающем в политике, но не в искусстве, и пьесе «Министр не принимает»

Сегодня известному татарстанскому режиссеру, писателю и драматургу Салавату Юзееву исполняется 60 лет — в честь юбилея в кинотеатре «Мир» пройдет показ его «Татарометражек». А накануне круглой даты в интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал, почему считает свой «Курбан-роман» протестным кино, какая судьба ждала бы Станислава Говорухина и Гузель Яхину, если бы остались в Казани, и чем его поразили песни татарских рекрутов.

 

Салават Юзеев: «Можно сказать, татарский мон был у меня под боком. Я вырос под звуки баяна»

«ЕСЛИ БЫ ГУЗЕЛЬ ЯХИНА ПИСАЛА И ИЗДАВАЛА ЗДЕСЬ, ЕЕ БЫ НИКТО НЕ ЗНАЛ»

— Салават Ильдарович, давайте начнем с уместного как раз в день юбилея вопроса: ставите ли вы перед собой задачу войти в историю со своими фильмами?

— Знаете, я никогда не ставил себе таких целей и задач. У меня в пьесе «Безумный никах» есть такой персонаж — деревенский парень, который начал снимать кино. И вот он стоит со статуэткой «Оскара» и репетирует благодарственную речь. Друг говорит ему: «Тебе не кажется, что ты не с этого начинаешь? Надо сначала написать сценарий, снять кино». Тот отвечает: «Нет-нет, нужно точно знать, к чему идти, необходимо иметь цель». Я таких задач себе никогда не ставил и о подобном совершенно не задумываюсь. Если подумать, на что я больше всего потратил труда, возможно, это будет даже не кино, а роман «Не перебивай мертвых». Думаю, его время еще придет.

— Для вас самого как художника кинематограф и литература равнозначны?

— Ингмар Бергман говорил: «Театр похож на жену, а кино — на любовницу». У меня не так — в прозе я использую какие-то приемы кинематографа, в кино, может быть, наоборот. Для меня это неразделимые вещи.

— В какую сферу больше вкладываетесь?

— Вклад в прозу совершенно незаметен. А в кино, когда приезжают краны, устанавливается свет, проводятся кастинги, много народу приходит на премьеры, это заметно. В прозе твой труд не виден, потому частенько писатели остаются в тени. Если бы я только писал, меня бы вообще никто не знал (смеется). Только бы когда разговор шел про папу, наверное.

 

«Некоторые ее обвиняют в разных вещах, но вина Гузель Яхиной заключается лишь в том, что она стала известной в российском масштабе»

— Как вам кажется, это говорит о состоянии современной татарской литературы, ее узнаваемости?

— Дело в том, что в современном мире литература вообще уходит с переднего плана. Если мы вспомним, скажем, 60-е, то писатели играли существенную роль в общественной жизни. Чингиз Айтматов, Валентин Распутин — как к ним прислушивались? Владимир Путин даже ездил к последнему в Иркутск, навещал его дома. В 1960-е писатели, поэты собирали стадионы, им внимала толпа. Они были как рок-звезды. Даже в недавнем прошлом наш президент приезжал на собрание союза писателей. Так происходит во всем мире. Когда-то литераторы заседали в парламентах, выдвигались в президенты. Сегодня присущие писателям духовность, интеллект, совестливость отодвигаются на задний план. Все решают политические технологии.

— С чем это связано, на ваш взгляд?

— Наверное, здесь может быть много ответов — активные СМИ, интернет. У людей появилось гораздо больше возможностей выразить себя через различные новые формы искусств, медиаискусства. Потому словотворчество заняло какой-то определенный ряд в большом этом объеме, огромной шеренге всех искусств и возможностей человека представить себя.

Кроме того, народ начал меньше читать. Ничего с подобным не сделаешь. Я ведь застал те времена, когда толстые журналы, например «Новый мир», выходили миллионными тиражами. А прочитывало их людей еще больше — брали друг у друга, даже крали! Когда появлялась какая-то новая вещь известного писателя, вокруг нее было столько разговоров! В любой конторе, в каждом СМУ, НИИ или министерстве люди говорили об этом, я сам свидетель такого.

Раньше литература была единственной возможностью для людей узнавать правду. Ведь тогда все подвергалось цензуре. Читая, ты мог вдохнуть воздух реальности. Сегодня не так. Сейчас вы найдете любой вариант правды, истину на любой вкус.

— Тем не менее Гузель Яхиной удалось выстрелить. Как вы оцениваете успех писательницы?

«Народ начал меньше читать. Ничего с этим не сделаешь»

— Я за нее очень рад, откровенно говоря. Это хорошая литература. Некоторые ее обвиняют в разных вещах, но вина Яхиной заключается лишь в том, что она стала известной в российском масштабе. Если бы Гузель Шамилевна писала и издавала в Казани, ее бы никто не знал и претензий не было бы никаких. Даже не прочитал бы никто, возможно, несколько десятков человек. Повторю, литературу у нас просто не читают. Даже писатели друг друга не читают — это не секрет. При всем моем уважении к писательскому цеху, все-таки мои собратья, я их всех люблю.

— Получается, региональная литература не востребована и, чтобы выстрелить, надо издаваться в каких-то федеральных издательствах?

— Да. И притом популярность — это дело случая. Я читал интервью с Яхиной — она и в толстых журналах пыталась публиковаться, напрямую обращалась в эти издательства, но ее текст не брали, пока не помогла Людмила Улицкая. В любом случае, думаю, талант рано или поздно пробьется.

— Но амбиции есть у ваших собратьев по перу?

— Думаю, каждый писатель хотел бы, чтобы его прочитал весь мир. Хотел бы написать произведение, за которое получил бы Нобелевскую премию.

— И вам бы хотелось, чтобы вас прочитал весь мир?

— Конечно. Что скромничать?

 

Писатель Ильдар Абузяров (слева) и Салават Юзеев

«НАЛИЧИЕ КИНЕМАТОГРАФА У ТАТАРСТАНА — ОЧЕНЬ ВЕСОМЫЙ ШТРИХ В ЕГО САМОДОСТАТОЧНОСТИ»

— Должен ли татарский писатель писать по-татарски?

— А я татарский писатель?

— Смотря как вы сами себя определяете.

— Для татарского писателя естественно писать на татарском. Другое дело, что я на нем не пишу. Хоть я и владею им, но прекрасно знаю, что не составлю конкуренцию нашим лучшим татарским авторам. У меня не получится, потому что я не владею настолько литературным языком. Поэтому даже не берусь. Хотя кино на татарском языке у меня выходит.

— Для того чтобы писать, надо именно владеть?

— Да, нужно владеть материалом, потому что язык — это такой же материал, как и глина для скульптора.

— Вы сами читаете татарские книги, какие-то современные татарские произведения?

— Кое-что — да, писатели частенько подбрасывают мне материал, не подойдет ли он для кино. Почитываю Ркаила Зайдуллу — у нас бывают совместные работы с ним. Последние несколько лет читаю книги из серии «Творчество татарского народа». Это то, что создавалось на протяжении веков народом: баиты, мунаджаты, легенды, мифы, сказки, песни, обрядовые тексты и прочее.

Мне подобное интересно как кинодокументалисту, какие-то факты я даже использовал в документальном фильме. «Кукморские парни» — как раз лента на татарском языке об одном таком обряде, который сохранился в деревне Кукшель Кукморского района, — проводы юношей в рекруты. Там используются тексты песен рекрутов — тех, кого забирали в царскую армию на 25 лет. Они настолько тоскливые, печальные! И в то же время там есть потрясающие строки: «Придет весна, отец, ты оседлаешь коня, помчишься по весенним полям и не найдешь нас». Это песня, которую сочинил народ. И там подобных золотых зерен достаточно много, просто редко к ним кто обращается.

  

 

— Кино снимаете на татарском, потому что для вас подобное естественно?

— Нет, я делаю и на русском языке. «Курбан-роман», например, на русском, хотя там главные персонажи — татары. Я обращаюсь к татарской литературе и традиции, но, была бы возможность, снял бы и по Чехову что-нибудь — по его рассказам. Эта тема до конца еще не раскрыта, там столько комичного! А я люблю комедию.

— Можно по Чехову и на татарском снять…

— Запросто. Кстати, мы прокатываем татарские фильмы и по России, и в мире, но там люди забывают, на каком языке смотрят кино. По большему счету это никого не волнует. Если лента захватывает, то язык — второе дело. Так и говорят, мол, на каком языке фильм был, не помнят.

— Как вам кажется, снимать кино и писать книги на татарском важно для сохранения самого языка?

— Конечно. Когда речь заходит о защите языка, я, естественно, встану на сторону защитников. Тут и разговора нет. Действительно, кинематограф может сыграть очень серьезную роль в сохранении языка. И вообще, наличие кинематографа у Татарстана — очень весомый штрих в его самодостаточности. Не секрет, что сегодня есть те, кого республика раздражает, кто хотел бы видеть ее банальной российской провинцией, заросшей лопухами и репьем. С этим ничего не сделаешь, приходится мириться. И кино в данном плане обладает очень серьезными возможностями, потому что по влиянию на умы оно не знает себе равных. Неслучайно весь кинематограф сейчас сосредоточен в Москве. Деньги на региональный, на кинематограф национальных республик, откровенно говоря, не выделяются. Потому в данном случае это дело рук самого Татарстана.

 

«Художественный фильм, над которым я сейчас работаю — это «День эчпочмака, или Самый лучший папа»

«МЫ НАДЕЕМСЯ, ЧТО «ДЕНЬ ЭЧПОЧМАКА» СТАНЕТ НАРОДНОЙ КОМЕДИЕЙ, КАК И «ЛЮБОВЬ И ГОЛУБИ»

— Говоря о вас как режиссере обычно сразу вспоминают документальные фильмы, а художественное кино остается немного на втором плане. Согласны с этим?

— Я не считаю, что художественное кино остается на втором плане. Я в равной степени и документалист, и режиссер игрового кино. Даже сейчас работаю над двумя лентами одновременно. Мой новый документальный фильм называется «История одной фотографии». В основу положен тот факт, что Шигабутдин Марджани сфотографировался. По тем временам это был очень сильный поступок, потому что мусульманам нельзя было такого делать. И мы данный факт оцениваем с сегодняшней точки зрения — что богослов этим хотел доказать? Постепенно переходим к теме «Ислам и визуальное искусство», «Татарская традиция и визуальное искусство». И о подобном рассуждают наши известные художники и фотографы.

Так как я очень люблю иранское кино, мечтал взять интервью об исламской традиции и визуальном искусстве у Аббаса Киаростами — иранского режиссера, который последние годы жил в Париже. Но опоздал — я оказался там, однако гораздо позже, когда он уже скончался. Многие великие люди почему-то умирают в Париже.

А художественный фильм, над которым я сейчас работаю, — это «День эчпочмака, или Самый лучший папа». Мы половину уже отсняли, сейчас съемочный процесс слегка завис. Идея картины появилась, когда мы сняли цикл «Татарометражек». Они прошли на ура, показывались в различных вариантах, получили очень хорошие оценки. Когда были показы, я специально садился среди зрителей и слышал, что вокруг хохочут люди — значит, действительно вышло смешно.

  

 

— «День эчпочмака» — это зрительское кино?

— Мы хотели сделать именно народную комедию, на фестивали нам было наплевать. Когда первая короткометражка «Хлопнул дверью и ушел» попала в конкурс казанского кинофестиваля, я не поехал на церемонию закрытия — подумал, что ничего не дадут. А потом мне звонят и говорят, что картина признана лучшим короткометражным фильмом, а исполнитель главной роли Ильдус Габдрахманов — лучшим актером фестиваля. Потом еще на ряде конкурсов другие короткометражки тоже взяли призы.

А самое главное — мы получили тогда слова одобрения от известных, культовых режиссеров. Владимир Меньшов — он был председателем жюри на казанском фестивале — очень хорошо о «Татарометражках» отозвался: «Я поздравляю, что у вас есть такие ребята». А от него обычно доброго слова не дождешься. Потом я послал фильм Вадиму Абдрашитову — здесь был «Аксенов-фест», и он рассказывал о кино. Выступая, режиссер заявил: «Я удивляюсь, почему в Татарстане нет кино. Вот это парадокс». Я подошел и спросил: «А вы что-то смотрели из татарского кино?» Он ответил что-то невнятное. И я сказал, что вышлю ему кое-что, и отправил «Татарометражки». Абдрашитов прислал мне ответ: «Вы многое можете, теперь вам надо снять на этом разработанном жанре полный метр». И мы решили так сделать.

 

Актер Ильдус Габдрахманов в роли Сахипгерея в сцене из спектакля «Без ветрил» режиссера Георгия Цхвиравы в театре им. Галиасгара Камала

Я написал сценарий «Дня эчпочмака» уже прицельно под Габдрахманова. Он хорошо танцует, сейчас играет в спектакле «Очарованный танцем» в Камаловском театре. Там всегда аншлаги, трудно купить билеты. Действие происходит в деревне, герой — танцующий тракторист. Мы подобрали для него очень хороших партнерш. Главную роль у нас играет Эльвира Болгова, достаточно известная актриса. При этом она в фильме говорит по-татарски, представляете? Заучивает фразы, и у нее хорошо получается, потому что уже был опыт тюркского произношения: в сериале «Близнецы» артистка говорила по-узбекски. Мы снимали в деревне Большие Атряси Тетюшского района, практически экспедиция. Выяснилось, что у Эльвиры отец являлся агрономом, так что ей было в кайф находиться в деревне.

Вторая партнерша, которая хорошо танцует, — это актриса, известная по сериалу «Сладкая жизнь», Марта Носова, чемпионка мира по современным танцам. Двигается она улетно, так что с танцами у нас в картине все в порядке. Этот фильм я задумывал как стебный, но он получается очень трогательным, похожим на кино «Любовь и голуби». Повествование ведется от лица маленькой девочки. У нас их две — дочери главного героя. И когда мы смотрим на все глазами ребенка, получается совершенно другой взгляд — немного наивный, стильный, красивый, волшебный. Мы надеемся, что картина станет народной комедией, как и «Любовь и голуби» в свое время.

Мы хотим продолжить съемки, сейчас они зависли, надеемся, что завершим их в короткие сроки. Самая главная наша задача — чтобы получился фильм, который захотелось посмотреть. Бывает же такое, что хочется собраться вместе — папа, мама, дети, бабушка, дедушка — и посмотреть что-то хорошее, доброе, смешное. У нас есть надежда на то, что мы картину доснимем.

 

«Главное событие фильма — это день эчпочмака, который проводится в одном из маленьких городков Татарстана, по сценарию это Тетюши, но до конца мы еще не определились»

— Почему именно «День эчпочмака»?

— В фильме есть одна фишка. Какой первый вопрос задают гости Казани? Где у вас музей? Где здесь достопримечательности? Ничего подобного. Главный вопрос — где попробовать татарскую кухню? Главное событие фильма — День эчпочмака, который проводится в одном из маленьких городков Татарстана, по сценарию это Тетюши, но до конца мы еще не определились. День эчпочмака становится мировым событием, сюда толпами валят туристы. Мы создаем миф. Но он может стать реальностью. На днях читал новость, что тренер «Рубина» Леонид Слуцкий победил в конкурсе по поеданию эчпочмаков. Как у нас в фильме! Недавно кто-то предлагал сделать эстафету эчпочмака по городам.

То ли мы поймали какую-то волну, то ли сами ее создали. Может быть, на самом деле где-то День эчпочмака состоится. Вдруг в реальности появится такой городок, куда поедут вереницы автобусов с туристами, и будет новый туристический маршрут, самый популярный. Запросто! Просто эту тему нужно разработать. С нами вошли в контакт некоторые представители бизнеса, которые связаны с татарской кухней. Надеюсь, мы сможем быть друг другу полезны.

— Есть ли у вас планы по прокату фильма, размещению на онлайн-площадках?

— Мы будем делать все. Интерес к картине уже есть. В прокате очень мало семейного кино, комедий. А это семейная комедия с танцами, элементами мюзикла, хорошими актерами, и просто в целом милый фильм. Мы уже разговариваем с дистрибьюторами и надеемся на то, что доведем дело до конца.

 

«В ТАТАРСТАНСКИХ ФИЛЬМАХ МНОГО НАВЯЗЧИВОЙ МОРАЛИ, КОТОРАЯ МОЖЕТ МАСКИРОВАТЬСЯ ПОД ГЛУБИНУ»

— Некоторые татарстанские режиссеры считают, что местные фильмы все равно не возьмут в прокат и это только лишние усилия.

— Мы сразу ориентируемся на прокат, создаем именно народную комедию. Сейчас собираем отснятый материал и смотрим его — получается смешно, стильно, с цитатами из советских фильмов, в то же время напоминает старые итальянские фильмы с Клаудией Кардинале, Софи Лорен. Неслучайно мы пригласили известных актрис, у которых есть свои поклонники. Когда мы снимали в деревне, к нам подходили молодые люди и говорили: «Что, Марта Носова тут у нас?»

Кроме актеров, у нас еще и очень сильная команда — оператор Данила Горюнков, который побеждал на фестивалях операторского искусства. У него очень интересный взгляд, и мы с ним друг друга понимаем. Команда фильма подобралась очень хорошая, подготовленная. А самое большое открытие — у нас есть талантливые дети, которые могут показать себя. Мы поняли одну вещь: снимать в Татарстане детское кино очень перспективно. Знаете почему? Дети вырастут, и самые талантливые из них уедут в Москву. А пока они здесь, надо их снимать.

— Как вы думаете, что мешает татарстанскому кинематографу стоять в прокате наравне с российскими фильмами, в чем его главная проблема?

— Татарское кино очень несмелое, нерешительное, боязливое. Мне бы не хотелось, чтобы оно стало кинематографом аборигенов, где многое простительно, потому что люди еще развиваются. Фильм «Курбан-роман» был как раз протестным в этом отношении. Главным аргументом одного из критиков оказалось такое мнение: «Если бы я данную картину увидел в Европе, я бы ни за что не подумал, что подобное — татарский фильм». Это была его претензия, он считал, что в татарском фильме должны присутствовать юрты, дикие кони на заднем плане… Но мы именно такого и хотели — чтобы в Европе посмотрели и не подумали, что это татарская лента.

В татарстанских фильмах много навязчивой морали, которая может маскироваться под глубину, которой на самом деле нет. Причем цензуры-то нет никакой, она в головах. Люди создают себе шлагбаумы, через которые не хотят пройти. Если взять иранский кинематограф, который я люблю, то там существуют реальные запреты, например, женщина не может оголить руку! Но в художественном плане совершаются такие смелые поступки!

Допустим, фильм Аббаса Киаростами «Вкус вишни»: там герой хочет совершить самоубийство и ищет, кто бы помог ему это сделать, а все отказываются. В другой картине режиссера — «10» — в финале одна женщина говорит другой: «Сними платок». Та не решается, но в конце концов делает. А в нашем кинематографе, наоборот, стремятся почему-то его надеть. Я не против ношения платков, это личное дело каждого, имею в виду художественный поступок в кинематографе.

Я размышлял, почему у нас так. В татарском театре есть осознание шлагбаумов, но там происходит мучительный процесс их слома. А в кинематографе подобного нет. Я как-то смотрел старые фильмы Казанской студии кинохроники 1963–1964 годов. Один из них называется «Моя Казань». Ничем не примечательный из серии «Широко и привольно раскинулась Казань…».

Как оказалось, снимал картину Станислав Говорухин. И при этом ни малейшего намека на авторскую мысль! И вот я думаю: а если бы он здесь остался? Продолжал бы снимать такие же фильмы? И еще бодался за получение крохотных субсидий в министерстве культуры, ругался. Но режиссеру повезло, он переехал в Москву. Считаю, корни лежат в этом — в татарстанском кинематографе мало авторского, желания создать что-то свое. Я думаю, каждый кинематографист Татарстана должен спросить себя: «Тварь я дрожащая или право имею?»

— Как вы оцениваете работы молодых кинематографистов?

— Шлагбаумы — общая беда. Интересно, что любой из этих кинематографистов переедет в Москву и там они откроются, спадут. Молодые здесь набрали опыта, веса, и, например, сериалы, которые идут по каналу «Россия», они запросто могут снимать как режиссеры. Дело в отсутствии смелых сценариев. Необходимо желание перевернуть мир, но пока я его не очень наблюдаю. А вот когда молодой специалист переедет в Москву, уберутся шлагбаумы, тогда его пригласят как признанного и он будет делать здесь то, что хочет. Вполне возможен такой вариант.

— Может, подобное связано с менталитетом народа?

— И с этим тоже, потому что татары — народ осторожный, деревенский, тут ничего не скажешь, спорить с таким нельзя. Иногда подобное помогает, но в искусстве мешает. Хотя в политике полезно. 

 

 

 

«МЫ ПОКАЗАЛИ СОВЕРШЕННО ДРУГИХ ТАТАР, И КОГО-ТО ПОДОБНОЕ ОЧЕНЬ РАЗДРАЖАЛО»

— «Протестный» «Курбан-роман» стал успешным?

— Если иметь в виду признание коллег, то оно было. Картину показывали на мировых интересных площадках. Допустим, в Китае проходила «Панорама российского кино», «Шелковый путь» — грандиозный совершенно фестиваль, и наш фильм представлял там Россию. Я сам ездил, и для меня было очень почетно стоять под российским флагом. Там присутствовали много известных персон, от США, кстати, был Оливер Стоун. Многие фильмы представлены целыми делегациями. Например, киргизскую картину «Курманжан Датка» демонстрировала серьезная группа, в которую входили даже члены правительства. Для них факт показа фильма на таком кинофоруме очень значителен.

Потом «Панорама российского кино» была в Будапеште, наш фильм тоже представлял Россию. И в Китае, и в Венгрии показы состоялись на ура, народ приходил. Картина много где демонстрировалась, не знаю, можно ли назвать это успехом. Но в ней был тот самый протест.

У нас мало того, что шлагбаумы, даже кино могло стать чисто деревенским, как и литература. Ничего с этим не сделаешь, я сам первого поколения городской человек. И кино у нас в какой-то момент стало совершенно деревенским, и татары в нем были обязательно такие кондовые, деревенские. Мы решили, что у нас появятся другие татары — которые играют высокую классическую музыку, влюбляются в балерин, конфликтуют на фоне нее. Мы показали совершенно других татар, и кого-то подобное очень раздражало. Не все заметили, но на самом деле это был бунт.

Пресса и критика разделились в своих оценках — не первый раз, когда такое происходит. Мой первый игровой фильм назывался «121» — это лента о Тукае. Все снимали картины о нем, и мы решили: «А почему бы и нам не сделать? Но мы выполним по-своему». Фильм называли «татарским сюрреализмом» и прочее, он получил кучу призов на фестивалях. И на сайте, посвященном Тукаю, было голосование, как люди оценивают эту картину. Как оказалось, зрители тоже разделились напополам. Когда мы создаем такого плана ленту, ясно, что публика разделится. «Курбан-роман» — фильм, которому придет свое время.

Кроме того, он попал в лонг-лист «Золотого орла» — первый раз, когда картина татарского режиссера вошла в номинацию «Лучший российский фильм» данной премии. Этим мы показали, что можем снимать качественное кино. Для тех лет подобное было нормально, хороший результат. После начали много снимать в Татарстане, пошла волна.

Люди спрашивают: где же смотреть такие фильмы? «Курбан-роман» время от времени показывается. Если взять прошедший год, в декабре он был на Днях татарстанского кино, летом его показывали на озере Кабан, а весной — в рамках Нуриевского фестиваля. 

— От чего зависит появление большого татарстанского фильма?

— Эта формулировка мне не очень по душе. Была попытка снять большой татарстанский фильм «Теплые ветры древних булгар», она закончилась неудачно. Не надо стараться создать большую татарстанскую ленту, нужно сделать хорошее кино.

Когда мы снимали «День эчпочмака», у нас имелся эпизод, в котором папа с мамой спят, а их дочери ведут тайные беседы (одной 7 лет, другой — 10) о том, какие у них будут мужья. Потом мы выключили камеру и сказали, что отдыхаем, а девчонки начали говорить между собой. На самом же деле она работала, но они не знали, что их записывают. И получился классный разговор, ведь девочки продолжили диалог про будущего мужа. И та, которой 7 лет, говорит: «Неважно какой, главное — чтобы любимый». Каким же должен быть татарстанский фильм? Главное — чтобы он оказался хорошим и любимым.

— Чтобы снять кино, нужно избавиться от того самого шлагбаума?

— Откровенно говоря, у меня шлагбаумов нет изначально (смеется). Этот фильм тоже совершенно безбашенный, стебный, но доброта в нем преобладает. Когда мы показываем кому-то отснятый материал, то люди расплываются в улыбке, всем очень нравится.

«РЕГИОНАЛЬНЫЙ КИНЕМАТОГРАФ ДВИЖЕТСЯ СОВЕРШЕННО САМОСТОЯТЕЛЬНО»

— Как у вас складываются отношения с министерством культуры РТ и Ирадой Аюповой?

— Дело в том, что сама система поддержки кинематографа совершенно непонятная, случайная. Там нет открытого конкурса. Выделение грантов на фильмы — это какой-то черный ящик: непонятно, что оттуда выскочит. Неясно, кто распределяет гранты — группа или один человек? А если один — чем он руководствуется, достаточно ли компетентен? Можно сказать, что все равно за это отвечает министр, но у нее нет времени читать сценарии. Значит, ей кто-то нашептал?

Мы уже сколько лет говорим, что должен быть открытый конкурс, пусть люди защищают свои проекты перед комиссией. Но такое ощущение, что нас не слышат. В этом ничего сложного нет, ведь раньше существовал такой конкурс, и я помню, как защищал свои фильмы.

Если бы был такой отбор и по его результатам ты бы ничего не получил, то мог бы выслушать, почему, чем не устроил. Даже если подобное несправедливо, я мог бы таким людям в глаза посмотреть. Сегодня мы даже не знаем: а судьи кто? И это главная проблема. Сейчас в России назначали нового министра. Я слышал, что она сторонница как раз открытых конкурсов, чтобы не было никаких закулисных, подковерных игр. Дальше посмотрим, что получится.

— То есть назначение нового федерального министра Ольги Любимовой вы восприняли с воодушевлением?

— Трудно сказать. Но говорят, что к ней всегда можно было попасть. Она принимала людей, выслушивала их, не отгораживалась. Кинематографисты по поводу чиновницы отзываются хорошо, если только ее не испортит министерское кресло.

— Как бы вы оценили состояние регионального кинематографа при Владимире Мединском? Есть какие-то позитивные моменты?

— Мне кажется, региональный кинематограф движется совершенно самостоятельно. И если говорить о таких регионах, как Татарстан, то это дело исключительно республики, потому что, кроме нас самих, нам никто не поможет. Конечно, мы не прочь, чтобы нам помогали, но… Может быть, сами мало делаем для того, чтобы наладить контакты.

 

Татарский поэт и драматург Ильдар Юзеев, татарский писатель и поэт Шаукат Галиев, Рабит Батулла и поэт Роберт Миннуллин (слева направо)

 

«ТЕПЕРЬ МНЕ ТРУДНО ОПРЕДЕЛИТЬ, ЧТО ТАКОЕ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ»

— Вы родились в семье творческой интеллигенции. Как повлиял на вас отец, поэт и драматург Ильдар Юзеев?

— Прямого влияния он не оказал. К тому же я выбрал другое направление — по образованию математик. И увлечение, например, литературой у меня возникло значительно позднее, когда уже окончил университет. Но, видимо, сама среда, друзья отца, театр, песни, которые вокруг пелись… Прекрасно помню, как к нему приходил друг, композитор Мирсаид Яруллин и они вдвоем играли: последний — на баяне, а папа — на гармони. Так что, можно сказать, татарский мон был у меня под боком. Я вырос под звуки баяна. Потому я люблю этот инструмент, а еще гармонь. И потому во многих моих фильмах появляются звуки баяна. Если вы вспомните короткометражку «Хлопнул дверью и ушел», там все движение создает баян. Есть он и в «Курбан-романе».

— Как советская интеллигенция отличалась от современной?

— Сейчас трудно определить понятие интеллигенции. Раньше к ней относились работники умственного труда. Это были люди, которые наполняли театры, выстраивались в дикие очереди, чтобы попасть в какую-нибудь картинную галерею, они вырывали друг у друга из рук журнал «Новый мир», чтобы почитать новый роман Чингиза Айтматова. Теперь мне трудно определить, что такое интеллигенция.

Может быть, какая-то духовная элита. И уже неважно, чем люди занимаются — это могут быть представители бизнеса или творческой профессии. Может, вообще какой-нибудь свободный художник маргинального склада. Но можно ли их назвать интеллигенцией? Подходит ли это слово сейчас? Затрудняюсь сказать.

— Какой тогда должна быть современная интеллигенция? Что должно объединять подобных людей?

— Думаю, культура. Академик Юрий Лотман определил культуру как оболочку, которую создает вокруг себя человечество для того, чтобы выжить. И это на самом деле так. Те, кто создает такую оболочку, наверное, сегодня как раз и есть интеллигенция.

Сейчас я вспомнил Рустама Сулейманова, бизнесмена, основателя фонда Марджани. Он как раз из тех. Мы познакомились во время съемок фильма «Шихаб хазрат». Сейчас предприниматель увлечен идеей создания музея исламского искусства. В большинстве стран Европы есть такие музеи, при том что там мусульмане — пришлый народ. А в России, где живут столько коренных мусульман, такого музея нет.

— То есть бизнесмены тоже могут создавать культуру?

— Запросто. Все зависит от духовного склада человека.

— Выходит, современная интеллигенция, в отличие от советской, более растворена в обществе, расслоена?

— Да. Сейчас растворенность очень большая, учитывая, что есть интернет и люди могут вообще не собираться. Но остается какая-то общность у граждан, есть некие вещи, которые они понимают с полуслова.

«СЕЙЧАС ПИШУ ПЬЕСУ, КОТОРАЯ НАЗЫВАЕТСЯ «МИНИСТР НЕ ПРИНИМАЕТ»

— Когда Фарид Бикчантаев обратился в театре имени Камала к пьесе вашего отца «Мой белый калфак», это вас удивило или обрадовало?

— И то и другое, откровенно говоря. Почему? Потому что мне показалось, что пьеса совершенно не актуальная. Все телемосты, которые были в конце 80-х – начале 90-х, вовсе не современны. А потом вдруг в социуме возникла полемика вокруг языка, накал, разговоры об общности, сохранении нации — и пьеса оказалась актуальной, попала в тему.

Так в театре я несколько раз ошибался. Однажды, лет пять назад, попал на спектакль одного татарского театра и разговор шел о репрессиях 1937 года. Я был недоволен и заявил: мол, уже настолько все устарело, что в Москве такие темы лет 30 назад обсудили, а вы только начали. И тут на тебе — возникает фигура Иосифа Сталина, опросы, показывающие, сколько у него поклонников, защитников, ставят ему где-то даже памятник. Данная тема оказалась актуальной. Никогда нельзя предугадать, что у нас выстрелит.

— С вашими произведениями было так?

— Пьесу «Улетные танцы», которую поставили в театре имени Камала, многие восприняли как сатиру. На самом деле мне не нравится слово «сатира», когда едким пером сатирика высмеивают наши социальные язвы и прочее. Мне хотелось исследовать природу человека, насколько он может прогнуться, унизиться ради материальных благ. Это вечная тема. Я пытаюсь найти такие проблемы, через которые можно исследовать человеческую природу.

— Вообще, как вам кажется, художник, писатель, драматург, режиссер должны откликаться на какие-то политически актуальные вещи?

— Знаете, это личное дело каждого. У нас с режиссером Николаем Досталем как-то возник спор на одном из фестивалей: какое искусство самое актуальное? Я ответил, что театр. Вот что-то случилось сегодня в мире или стране — и актер, даже изменив интонацию во фразе, может это уже выразить. Есть театры в Европе, которые в течение дня набирают информацию и тут же вечером выдают спектакль. С ходу. А Досталь говорит нет. Он считает, что документальное кино — самый актуальный жанр в искусстве. Вечные и злободневные темы могут совпадать. Нужно актуальные события пропускать через призму вечности.

— Как вам кажется, есть ли что-то незаслуженно забытое в творчестве вашего отца?

— Чтобы что-то поставить или снять по его произведениям, нужно учитывать, что по натуре он был настоящим поэтом, от Бога. У папы и драматургия такая же, она насыщена поэзией. И здесь нужно ставить и снимать именно так — чтобы появилось очень много визуальных образов, то есть режиссер должен быть такого склада. Например, в Иране есть несколько режиссеров с просто потрясающей системой образов. Вчера смотрел фильм Мохсена Махмальбафа — там столько образов, поэзии, визуального искусства в кадре! Это просто потрясающе. И здесь нужен такой подход — поэзия в кадре.

Вот, например, известная пьеса отца «Вслед за дикими гусями». Этот образ пролетающих диких гусей — определенного рода архетип для татар. Там звучит и известная песня. Вот такую вещь можно было бы сделать в кино.

— Вы довольны постановкой Бикчантаева?

— А почему нет? Он мастер, с этим не поспоришь. И вообще, я ему признателен. Ведь благодаря Фариду меня занесло в драматургию. У меня все в жизни происходило без определенной цели. Когда я снимал документальный фильм о Марселе Салимжанове, несколько месяцев дневал и ночевал в Камаловском театре. Я дал почитать Бикчантаеву свою книжку «Сквозняк тишины». Через несколько дней он говорит: «А может, ты и пьесу напишешь?» Я это закинул в голову и через пару лет сказал себе: «А сделаю-ка пьесу». И написал «Дачный сезон». К моему удивлению, Камаловский театр ее принял, обсуждал на общей читке, она пошла на ура и была 9 сезонов, то есть ни с того ни с сего выстрелила. Потом я написал еще несколько пьес, которые были лучше и сильнее — это сказали критики. Но произведения остались только на бумаге. Вот такие бывают парадоксы.

Сейчас пишу пьесу, которая называется «Министр не принимает». Там присутствует фоновая идея, что наше государство и общество все больше разделяются, эта пропасть становится все шире и шире. Я рассказал содержание пьесы одному режиссеру, он заявил, что хочет ее поставить в театре.

— Есть ли прототипы у героев данного произведения?

— Да.

— Люди придут и узнают себя, как в «Ревизоре»?

— Не знаю насчет узнаваемости — я все-таки добавляю еще драматические черты, пытаюсь внести туда какие-то вечные темы.

— То есть у вас все-таки получилась политическая пьеса.

— На самом деле разделение государства и общества — это фон, на котором происходят драмы обычных людей. Просто рассказывать о политике скучно. А человеческие драмы особенно сильны на фоне каких-то катастроф, когда есть еще угроза жизни от стихии, бомбардировщиков или некая опасность.

«ПОСЛЕ ПОКАЗА РИЗВАН ХАМИД СКАЗАЛ МНЕ: «НУ И ЗАСТАВИЛ ТЫ НАС ПОПЛАКАТЬ!»

— Назовите три ваши лучшие документальные картины.

— Навскидку «Кукморские парни», «Шуну, который придет» об алтайском эпосе (оба есть в интернете) и «Не уйдем!» — это мой самый первый документальный фильм. Про «Кукморских парней» Сергей Анашкин — кинокритик из Екатеринбурга, достаточно известный, — сказал: «Наконец-то я увидел настоящий татарский фильм. А то по прежним картинам я думал, что татары только молятся в мечетях и танцуют в тюбетейках»». Наверное, это потому, что лента очень живая, в ней хорошо передана среда. Там есть много смешного, которое мешается с трагичным, потому что проводы рекрутов — подразумевается, что с ними прощаются навсегда, вряд ли они вернутся. В этом соль фильма. Данная работа попала в конкурсную программу Парижского фестиваля документального кино, куда мы с ездили с продюсером и соавтором ленты Мариной Галицкой в 2018 году.

Во второй картине основная идея такая: Шуну — алтайский богатырь, который по мифологии должен прийти и спасти мир от темных сил. И мы задаемся вопросом: кто же должен спасти мир? В конце даем ответ: художники, добро и красота. И весь фильм мы следуем этой линии: там у нас бродячий художник, который ходит по Алтаю, исполнитель эпосов кайчи, люди, которые создают искусство, духовность, особый мир. Вообще, художник на самом деле спасает мир, мы часть той силы, благодаря которой сохраняется равновесие между добром и злом и мир не погибает.

Картина «Не уйдем!» связана с татарской историей, это строчка из стихотворения Тукая. Там главная мысль в том, что мы, татары, не уйдем с нашей земли, из истории, нашего духовного пространства. Премьера фильма состоялась в 2004 году. Для меня она дорога тем, что на ней присутствовали представители той духовной татарской элиты, которой уже нет. Мой отец, поэт Шаукат Галиев, драматург Ризван Хамид, историк Миркасым Усманов… После показа Хамид сказал мне: «Ну и заставил ты нас поплакать!»

Там на самом деле была очень сильная сцена, рассказанная нам одним из бывших военнопленных. В концлагере выстроили ряд пленных и стали проверять, нет ли среди них евреев. Последних отводили в сторону и расстреливали. А проверяли так: узника заставляли снять штаны, обрезанный — значит, еврей. «Но я татарин», — сказал один из пленных, который оказался обрезанным. Но ему не поверили. Что оставалось делать? Он запел. Татарскую песню. Протяжно. С надрывом. Потом услышал, что подпевают. Из соседних бараков, ближних, дальних. Над лагерем звучала протяжная татарская песня и становилась все громче. Уже дома отец сказал мне: «А что, я тоже плакал». Значит, мы в этом фильме что-то уловили из татарской ментальности.

— Что вы чувствовали, когда снимали на месте казни Мусы Джалиля?

— Там возникает какое-то очень странное ощущение. Мы назвали документальный телевизионный фильм, снятый там, «Театр смерти». Это страшное место, которое я потом еще и в прозе описал, как раз в романе «Не перебивай мертвых». Место, где убийство людей было будничной работой. Вот гильотина, по 3 минуты на каждого казненного, слесарь, который следит за ней, работники… Мы начали смотреть документы, а среди них было обращение от людей перенести смену на час раньше, потому что они не успевают уехать домой, транспорт в позднее время уже ходит плохо. То есть обычная будничная работа, в этом и весь ужас.

Одного человека даже казнили по ошибке — известного виртуоза-пианиста Карлроберта Рейтера. В 1943 году началась бомбежка и стали спешно приговоренных выводить и казнить. Он оказался там всего на одну ночь, его взяли по какому-то ложному обвинению, должен был утром уйти. Музыканта по ошибке привели на гильотину и казнили. Утром за ним приходят его родственники, а им говорят, мол, извините, ошибочка вышла, спасибо за понимание. Вот какие чувства я испытывал.

 

«Разве он [Муса Джалиль] умер не геройской смертью? Раньше так казнили королей. А тут 11 обычных мужиков из татарских деревень казнят на гильотине как особо опасных преступников, врагов рейха»

— Вокруг фигуры Джалиля часто ведутся споры…

— А разве он умер не геройской смертью? Раньше так казнили королей. А тут 11 обычных мужиков из татарских деревень казнят на гильотине как особо опасных преступников, врагов рейха. Разве это не геройство? Кроме того, известно, что они перед казнью пели. Конечно, протяжную татарскую песню. И, естественно, они герои.

— Есть ли у вас идея, которая остается нереализованной?

— Идей полно, у меня имеется несколько сценариев полного метра, пьес. Надеюсь, в этом году выйдет моя книга «Пьесы для внутреннего театра». Как многие считают, мои пьесы имеют такие «закидоны» сюрреалистические и абсурдные. Не все решаются их ставить. Но для внутреннего театра они подходят (смеется).

Целей я никогда не ставил и не имел, а насчет планов могу привести цитату великого поэта мусульманского Востока Джалаледдина Руми. Он сказал: «В этой жизни продолжительностью всего полвздоха ничего не планируй, кроме любви». Потому я ничего не планирую, только прошу Всевышнего, чтобы он помог мне.

Источник: «БИЗНЕС Online»